Хайтека не видно, зато в наличии многочисленные охранники и продавцы с высшим образованием. Человеческий капитал в России не пользуется спросом, и на рынке труда преобладают исключительно простые профессии.
Простые услуги
«Я выступал первым и увидел, что экран, на который выводится презентация, находится не перед глазами у людей, а за их затылками. Кажется, я был первым, кто на это обратил внимание. «Вот и разговор про человеческий капитал»,— подумал я. И начал с того, что сказал: «Мне кажется символичным, что для того, чтобы увидеть презентацию для участников, все сидящие в зале должны повернуться на 180 градусов»»,— вспоминал в разговоре с «Деньгами» директор Центра трудовых исследований ВШЭ Владимир Гимпельсон казус, случившийся в этом году на Красноярском экономическом форуме во время дискуссии о человеческом капитале. В такой ситуации существование спроса на реальные знания и навыки невольно вызывает сомнения.
Ситуация вроде бы небезнадежна: судя по данным микропереписи 2015 года (охват — 2,1 млн человек), обладатели высшего образования по-прежнему оказываются безработными реже (2,5% в выборке), чем люди со средним общим (5,4%) или специальным (3,6%) образованием. И кроме того, по данным всех обследований, зарплата у выпускников вузов в среднем по стране в 1,6-1,8 раза выше, чем у других работников.
Но предложение человеческого капитала, измеряемое численностью обладателей третичного (высшее или среднее специальное) образования, превышает спрос: по оценкам Гимпельсона, в некоторых профессиях доля людей с избыточным для их нынешних занятий уровнем образования доходит до 40%.
«Если посмотреть на данные обследований Росстата, опустившись на самый нижний уровень Общероссийского классификатора занятий (ОКЗ), мы увидим, что половину занятости обеспечивает всего 28 профессий примерно из 450, причем две самые массовые — продавцы и водители легковых автомобилей»,— рассказывает профессор ВШЭ. В 2000 году на продавцов магазинов приходилось 3,7% занятости, еще 2,4% — на продавцов палаток, в 2015-м продавцами магазинов работало 6,4% занятых, продавцами в палатках — 0,4%, то есть общее их число выросло. Водителей было 6,8%, стало 7,1%.
«Вроде бы это не очень большой рост в относительных цифрах, но в абсолютных числах он значителен, потому что численность рабочей силы за это время выросла с 65 млн человек до 72 млн»,— продолжает Гимпельсон. По его подсчетам, среди продавцов высшее образование имеет 14%, среднее специальное — 26%, близкие показатели и у охранников. «У охранников рост численности более заметный: в 2000-м было 0,9%, в 2015-м стало 1,8%. С кем их сравнить? Например, с врачами: их, без учета стоматологов, было 1,2%, стало 1,3%. А ведь у нас еще есть неквалифицированные рабочие сельского хозяйства. У нас есть сторожа, вахтеры, гардеробщики. Есть кладовщики, маркировщики, укладчики. Есть грузчики, подсобные рабочие — 2,4%. Уборщики помещений — 2,1%. Сопоставьте: учителя средних школ — 2,8%, это самая большая из квалифицированных профессий группа».
На все профессии, которые ОКЗ (в прежней его редакции) объединял в группу «Специалисты по компьютерам», в 2015 году приходилось около 1% занятых. А на все естественнонаучные и инженерные профессии, включая программистов и т. д.,— 5,1%.
«В структуре спроса,— подчеркивает Гимпельсон,— доминируют очень простые профессии. Когда мы смотрим на массовые профессии (более 1% в общей занятости) на самом нижнем уровне классификации, мы никакого хай-тека не видим вообще».
«Вот вам история со спросом и предложением. Когда мы смотрим на уровень образования населения, мы видим предложение: две трети занятых имеют третичное образование. А смотрим на спрос и видим, что каждый шестой работает, условно говоря, мерчандайзером. Или таксистом, где общего среднего образования более чем достаточно,— заключает Гимпельсон.— Люди не находят себе адекватного применения, их знания и навыки не востребованы. Человеческий капитал, который они получили во время обучения, не дает добавленной стоимости. Конечно, возможно, что его и нет, а есть только формальная «корочка»».
Советский рабочий
Торговля и сфера услуг еще в нулевые годы лишили обрабатывающую промышленность почетного статуса основного работодателя: в 2015 году обработка обеспечивалалишь 14,4% занятости (а в 2000-м — 19,1%), тогда как торговля — 18,8% (в 2000-м — 13,7%) и 2% — гостиничный и ресторанный бизнес (в 2000-м — 1,5%, оценки Росстата). В отношении человеческих ресурсов они почти всеядны. Но это — достоинство, переходящее в недостаток.
«Человеческий капитал, востребованный для работы продавцом или кассиром в торговле, более примитивный, чем, например, для работы в промышленности квалифицированным рабочим. Но промышленность сжимается, и, когда мы смотрим на спрос, мы видим, что в первую очередь ей не нужны рабочие. Посмотрите на новые автозаводы «Форд», «Тойота», сколько там народу работает? По количеству занятых каждый из этих заводов — как один «Ашан». Если человек работал на заводе, его уволили, и он устроился в «Ашан» мерчандайзером, раскладывать товары по полкам, это говорит о том, на что спрос есть, а на что — не очень»,— полагает Гимпельсон.
Сами предприятия с тезисом, что рабочие им не нужны, могут, впрочем, и не согласиться. Как рассказывает, приводя данные многолетних наблюдений, заведующий лабораторией конъюнктурных опросов ИЭП имени Гайдара Сергей Цухло, перед дефолтом 1998-го, когда загрузка мощностей была невысока, на предприятиях наблюдался большой «навес» избыточной занятости, но все последующие годы они чаще имели дело с дефицитом кадров, чем наоборот. В частности, по данным опросов ИЭП, в 2016-м с нехваткой работников для обеспечения текущих объемов выпуска столкнулся 21% предприятий. Это меньше, чем до текущего кризиса (в 2014-м, например,— 34%), но больше, чем во время классического кризиса 2008-2009 годов (16%), когда наблюдался самый низкий дефицит кадров за последние 17 лет.
«Сейчас промышленность оценивает кадры как самый дефицитный ресурс,— подчеркивает Цухло.— Нет дефицита чернорабочих, разнорабочих. Меньший дефицит инженеров. Нет дефицита начальников. Но не хватает квалифицированных рабочих, потому что нет притока кадров из средних специальных учебных заведений (советских ПТУ), а рабочие, которые пришли в советские годы, сейчас массово уходят на пенсию, причем по собственной инициативе, потому что природа неумолима. Администрация предприятий не может позволить себе такую роскошь, как увольнение пенсионеров—квалифицированных рабочих. Их не хватает уже для текущего обеспечения производства. А если, не дай бог, начнется рост выпуска?»
Вопрос отнюдь не риторический, и ответы предприятий на него заставляют думать, что со спросом промышленности на человеческий капитал есть одна проблема. «Самая массовая реакция на дефицит кадров, и это признают сами предприятия,— снижение качества продукции. Сейчас,— говорит Цухло,— 27% предприятий сообщают о потере качества выпускаемой продукции (в период предкризисного перегрева экономики летом 2008-го качество продукции страдало из-за дефицита квалифицированных рабочих у половины российской промышленности). А закупка высокопроизводительного оборудования — самая редкая: всего 5%». Впрочем, это можно понять: неясность перспектив мешает сейчас предприятиям строить инвестиционные планы. Но нельзя не отметить: они в этом состоянии находятся уже два года.
Затянувшаяся инвестиционная пауза прямо влияет на то, какая рабочая сила требуется предприятиям, часть которых, по многочисленным свидетельствам, все еще критически зависит от способности сотрудников обращаться со станками, произведенными советской промышленностью чуть ли не в середине прошлого века. Соответственно, нет инвестиций и в переподготовку и повышение квалификации кадров, то есть в специфический, связанный с конкретными технологиями человеческий капитал. А они и до кризиса были невелики: 0,3% всех расходов на рабочую силу (2013 год, Росстат).
«Когда новые фирмы не создаются, а старые не растут, когда горизонт принятия решений — до конца текущей недели, когда будущее покрыто сплошным туманом, спрос на квалификацию подмораживается,— подчеркивает Гимпельсон.— А если бизнес не знает, кто и зачем ему нужен, то и сигнал системе образования оказывается искаженным».
Эмиграция светлого будущего
Консалтинговые компании (Deloitte, BCG) отмечают, правда, и другой тренд. «По опыту, компании все больше инвестируют в сотрудников несмотря на кризис, причем из того, что я знаю, не только крупный бизнес, но и средний»,— говорит руководитель проектов BCG Антон Степаненко. Но, уточняет он, «80-90% усилий направлено на обучение «полевых работников» и совсем базовые умения»: «Например, сеть ломбардов учит сотрудников правильно проводить оценку. Более сложные компетенции пока остаются за бортом: они гораздо более дорогие и гораздо менее технологизируемые с точки зрения процесса обучения».
Обладатели сложных компетенций тем временем нередко начинают искать работу за рубежом, «особенно это касается специалистов в области IT, инженеров, геологов, специалистов наукоемких направлений», утверждает эксперт Korn Ferry Hay Group Анастасия Красильникова: «Дефицит квалифицированных кадров и их отток за рубеж отмечают практически все IT-компании. Мы слышим это от всех крупнейших российских разработчиков. Из самых лучших компаний люди не уходят в другие компании, а уезжают». Причина, как правило, в получении более выгодного предложения. По данным Korn Ferry Hay Group, рядовой специалист в США получает почти в 8,5 раза больше, чем в России, в Германии — в пять раз, во Франции — в четыре раза.
Разрыв зарплат, конечно, был усилен девальвацией, но, как говорит старший партнер BCG Владислав Бутенко, «вопрос надо ставить шире: не только почему уезжают из России специалисты востребованных в мире профессий, но и почему в Россию не приходят люди с внешнего рынка… Как было еще десять лет назад? Условия труда были тяжелыми — приходилось работать с людьми, которые сами создали свою компанию, и в чем-то они хорошо разбирались, но они не были профессиональными менеджерами и иногда вели себя довольно своенравно. Зато зарплата была — Клондайк. Сейчас второй фактор исчез: компании больше не могут переплачивать в сравнении с мировым рынком, а первый скорее остался. Поэтому люди востребованных в мире профессий гораздо реже едут в Россию, и все еще сейчас уезжают экспаты».
Специфический бизнес-климат мешает эндогенному росту, когда предложение человеческого капитала рождает спрос на него, а спрос способствует росту предложения. «Предприниматели и сами обладают определенным человеческим капиталом, и предъявляют спрос на человеческий капитал. Если этот спрос есть, предложение подстраивается, и человеческий капитал дает отдачу — тем, кто в него инвестирует, его обладателям, обществу в целом,— поясняет Гимпельсон.— Но создание новых рабочих мест — это при прочих равных не вопрос системы образования, это вопрос бизнес-климата, институциональной среды, включая суды, защищенность прав собственности, эффективность регулирования. Именно институты определяют, какая структура занятости складывается, какие рабочие места создаются, какие зарплаты платятся. Если институциональная среда плохая, хорошие рабочие места будут создаваться в Калифорнии, а не под Москвой, и спрос будет там же». И кстати, будет большим вопросом, с какими ресурсами российская экономика встретит и как переживет очередную технологическую революцию.
«Сейчас весь мир вошел в новую фазу передела глобального рынка труда, когда, условно, американского рабочего заменяет не китайский рабочий, а робот,— констатирует председатель правления РВК Евгений Кузнецов.— Этот переход будет разворачиваться в ближайшие 20 лет и с очевидностью будет сопровождаться гигантским социальным напряжением по всему миру. Место промышленного рабочего и массового инженера в этой новой экономике отсутствует. Оно сводится к роли либо более высокоуровневого инженера-разработчика, либо инженера сервисного, который обслуживает технику».
Ничуть не лучше, чем промышленным рабочим, придется и сегодняшним «мерчандайзерам». «Торговые сети, почты — первые кандидаты на роботизацию, в этом сегменте — самая высокая рентабельность внедрения роботосистем,— подчеркивает Кузнецов.— Есть два сценария. Первый: мы сидим, ничего не делаем, а американцы и китайцы тем временем создают глобальные компании по роботизации соответствующих индустрий. В конце концов на волне полной нашей деградации приходят к нам и говорят: ну мы сделаем за вас вашу работу, и поставляют под ключ системы роботизации торговли, транспорта, логистики, производства — всего. Вся маржа остается у них, у нас происходит сильный обвал рынка труда и падение доходов населения. Сценарий номер два: мы сами начинаем создавать такие системы. Падение доходов населения будет и в этом случае, но по крайней мере маржа останется в стране, и местный капиталист потратит здесь деньги на различные сервисы. Будет больше сотрудников спа-салонов, тургидов, разных креативных людей, которые получают маленькие деньги, но получают. Ну и, конечно же, профессии будущего — это интеллектуальный труд: дизайн, предпринимательство, изобретения и наука. Страны с таким профилем рабочих мест всегда на вершине пищевой цепочки».
Надежда Петрова
Комментарии: