Большинство читателей рассказов Зощенко или романов "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" Ильфа и Петрова не обращает внимания на привязку ко времени. А зря — по ним можно изучать историю взлета и уничтожения капитализма в Советской России.
«Это не девятнадцатый год — в пальто сидеть»
Герой рассказа «Прелести культуры» Михаила Зощенко вышел проветриться. По дороге он встречает знакомых, те зазывают его в театр. Герой соглашается. В театре пальто нужно сдать в гардероб, и здесь случается конфуз. У героя под пальто только исподнее. Он об этом не подумал, потому что, когда в прошлый раз был в театре, никто не раздевался. Но сейчас настаивают: «Это не девятнадцатый год — в пальто сидеть». Спасибо нэпу — затопили.
Недалекий герой комментирует события так: «Даже вот когда в эпоху военного коммунизма нэп вводили, я не протестовал. Нэп так нэп. Вам видней. Но, между прочим, при введении нэпа сердце у меня отчаянно сжималось. Я как бы предчувствовал некоторые резкие перемены. И действительно, при военном коммунизме куда как было свободно в отношении культуры и цивилизации… сиди, в чем пришел. Это было достижение».
В рассказе Михаила Зощенко «Попугай», написанном в 1923 году, когда новой экономической политике было всего пару лет, герой вспоминает время, когда в городе голодали, «хлеб был в диковинку» и его ездили менять в деревню, и «которые мужички, крестьяне то есть,— не плохо те жили». Им из города везли «инструмент и драгоценные изделия и ценности всякие».
Одна баба повезла в деревню «небольшое зеркальце», рассчитывая выменять на него пуд муки, а там «часишки, зеркала, рояли — в каждой избе» и за ее зеркало лишь шесть куриных яиц дают.
Чтобы выменять крупу или муку, нужно зеркало такое, «чтоб и ноги видать было».
Герой рассказа решился везти экзотическую птицу — попугая, которого сам купил за восемь—десять фунтов хлеба. В первой деревне дают полпуда ядрицы, а когда он добирается до деревни, где находит любителя попугаев, готового купить птицу по щедрой цене, та уже от мытарств издохла. Здесь дело не только в недостатке продовольствия в городе, но и в гиперинфляции — никто не хочет ничего менять на быстро обесценивавшиеся бумажные деньги.
Обыкновенная купля-продажа
Борис Пастернак в «Докторе Живаго», описывая начало нэпа, а точнее, события весны 1922 года, говорит о снятии запретов с частной предприимчивости, разрешении свободной торговли «в строгих границах».
«Совершались сделки в пределах товарооборота старьевщиков на толкучем рынке. Карликовые размеры, в которых они производились, развивали спекуляцию и вели к злоупотреблениям. Мелкая возня дельцов не производила ничего нового, ничего вещественного не прибавляла к городскому запустению. На бесцельной перепродаже десятикратно проданного наживали состояния. Владельцы нескольких очень скромных домашних библиотек стаскивали книги из своих шкафов куда-нибудь в одно место. Делали заявку в горсовет о желании открыть кооперативную книжную торговлю. Испрашивали под таковую помещение. Получали в пользование пустовавший с первых месяцев революции обувной склад или оранжерею тогда же закрывшегося цветоводства и под их обширными сводами распродавали свои тощие и случайные книжные собрания».
Почти по Ленину, который в конце 1921 года сказал про нэп: «Вместо товарооборота получилась обыкновенная купля-продажа». Но Пастернак пишет об интеллигенции и о самом начале нэпа, когда голодали почти все. Дальше рыночная экономика начнет очень быстро развиваться.
Капитализм в разрешительном порядке
Герою «Попугая» Зощенко, городскому жителю, крестьянская жизнь, возможно, казалась неплохой, но сами крестьяне так не думали. Они протестовали против продразверстки, которая отнимала процентов семьдесят выращенного хлеба. Нэп заменил ее на продналог, который составлял примерно 30% выращенного. Государство надеялось, что остальное крестьяне продадут по рыночным ценам, ведь им нужно покупать промтовары — ткани, инструменты и прочее.
Однако возникают ножницы цен — дисбаланс между промышленными и сельскохозяйственными товарами. Товары, выпускаемые контролируемой государством промышленностью, худшего качества, нежели до революции, и оказываются гораздо дороже, чем раньше,— примерно раза в три при переводе цен на пуды пшеницы.
В 1923 году удается обуздать гиперинфляцию, в денежный оборот вливается твердая валюта — золотой червонец.
Вводится регистрация торговых предприятий в заявительном, а не разрешительном порядке, позволяется наем до 20 работников. Это было серьезным отходом от строительства коммунизма, ведь Карл Маркс считал, что критическая численность персонала — семь человек, при таком количестве работников владелец предприятия не может сильно разбогатеть.
Разрешается создание акционерных обществ. С 1923 года иностранным компаниям начинают предоставлять концессии. Проводится денационализация мелких предприятий, крупные остаются в собственности государства, но получают полную хозяйственную и финансовую независимость, вплоть до права привлекать долговое финансирование, в том числе через облигации. Предприятия объединяются в тресты. В 1922 году в стране действовал 421 трест.
Тресты сами решали, что производить и где реализовывать продукцию. Предприятия, входившие в трест, снимались с государственного снабжения и переходили к закупкам ресурсов на рынке.
Концессии и акционерные общества
Действие «Двенадцати стульев» разворачивается в 1926-1927 годах. В Старгороде, куда прибывает Ипполит (он же Киса) Воробьянинов в поисках семейных бриллиантов, собираются пустить трамвай к «девятой годовщине Октября». Когда Остапа Бендера с Кисой ссаживают с агитационного корабля, великий комбинатор подводит итог приобретениям, и в активе у него — «путеводитель по Волге издания тысяча девятьсот двадцать шестого года». В Васюках он увлекает шахматистов идеей «Международного васюкинского турнира 1927 года».
В моде новые слова. Авторы «Двенадцати стульев» называют Воробьянинова и Бендера концессионерами, концессия — это их предприятие по поиску семейных драгоценностей Воробьянинова. В Старгороде для прокладки трамвайных путей собираются создавать акционерное общество, в которое учредители — Пищетрест, Маслоцентр, канатчики, НКПС (Народный комиссариат путей сообщения) — внесут деньги, и еще оно возьмет ссуду у Госбанка и Комбанка.
В «Золотом теленке» Остап Бендер перебирает в голове такие честные способы отъема денег, как «организация акционерного общества по поднятию затонувшего в крымскую войну корабля с грузом золота» или «концессия на снятие магазинных вывесок».
Многие герои «Двенадцати стульев» — мелкие предприниматели. Отец Федор разводит кроликов, а когда обнаруживает, что никто не покупает кроличьего мяса, устраивает домашние обеды, которые имеют большой успех. Он мечтает о том, что после того, как найдет бриллианты, будет иметь собственный свечной заводик под Самарой. Когда Остап приходит в дом бывшего сотрудника Старкомхоза, у которого находится архив, по которому можно проследить историю 12 стульев, он представляется человеком свободной профессии — владельцем «собственной мясохладобойни на артельных началах в Самаре». Мадам Грицацуева — лавочница. Она занимается бакалейным делом — «была оштрафована на пятнадцать рублей за то, что не вывесила на видном месте прейскурант цен на мыло, перец, синьку и прочие мелочные товары».
В «Золотом теленке» миллионер Александр Иванович Корейко сначала заработал капитал на перепродаже химической продукции трестов госзаводам «по удесятеренной цене», а затем создал «открыточное предприятие» при большой стройке электростанции в Средней Азиии, «заручившись договором, по которому он получал четвертую часть всех барышей».
Фраки для дипломатов и валютная биржа
При переходе к нэпу были ликвидированы трудовые армии, отменены обязательная трудовая повинность и основные ограничения на смену работы. В промышленности и других отраслях была восстановлена денежная оплата труда, введены тарифы, исключающие уравниловку, сняты ограничения для увеличения заработков при росте выработки.
В рассказе «Мадонна» Зощенко 1923 года герой получает прибавку зарплаты 50%, у него заводятся лишние деньги. Когда деньги оказываются на руках, он сначала идет в Петроградское единое потребительское общество, где съедает две порции гуся, а потом позволяет себе пойти и «к Палкину» — в ресторан, посещаемый знаменитостями, где снова заказывает гуся и съедает целых три порции. Кстати, расцвет потребкооперации — тоже феномен нэпа.
Введение нэпа позволяет быстро поднять уровень жизни и в деревне, и в городе. За период 1921-1928 годов среднегодовой темп прироста ВВП составил 18%, а крупных строек тогда еще, можно сказать, не начинали (строительство «Днепрогэса» шло с 1927 года), и почти весь прирост шел на то, чтобы «накормить страну». Тот же герой рассказа «Мадонна», прогуливаясь по Невскому, начинает обращать внимание на то, что «кругом магазины, кругом блеск огней, кругом женщины так и щебечут, так и поют, кругом необыкновенное кипение жизни. Европа! Совершеннейшая Европа!».
Бандит Ленька Пантелеев, герой одноименного рассказа Льва Шейнина 1924 года, действовавший в Питере, ведет свою даму в знаменитый ресторан Донона — тот самый, «который вновь наконец открылся после нескольких лет революции и гражданской войны». А там все как раньше: «…из общего зала ресторана… донесся смешанный шум голосов, женского смеха, звуков настраиваемых инструментов. Мягко ударил в нос сложный, дразнящий запах дорогого ресторана: какая-то специфическая смесь духов, сигарного дыма, горячих блюд. Седовласый швейцар, похожий на библейского пророка, привычно распахнул матовую стеклянную дверь, за которой были несколько ступенек, ведших в зал. …Ресторан был уже полон. За столиками сидели удачливые дельцы, нарядные женщины, трестовские воротилы, какие-то молодые люди с чрезмерно черными бровями и совсем еще юные, но уже очень развязные пижоны». Суд над Пантелеевым привлекает самую разношерстную публику: «нэпманских сынков», «жуирующих пижонов с Невского», «мануфактурных королей из Гостиного», «содержательниц тайных домов свиданий», «карманников с Сенного рынка»…
Москва не отстает от Северной столицы. Александр Иванович Корейко, герой романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Золотой теленок», «вынырнул» в Москве в 1922 году. Атмосфера там сродни Нью-Йорку эпохи процветания, описанному в «Великом Гэтсби» Фицджеральда: «…в Москве в ту пору уже бегали новые моторы с хрустальными фонарями, двигались по улицам скоробогачи в котиковых ермолочках и в шубках, подбитых узорным мехом «лира». В моду входили остроносые готические штиблеты и портфели с чемоданными ремнями и ручками. Слово «гражданин» начинало теснить привычное слово «товарищ», и какие-то молодые люди, быстро сообразившие, в чем именно заключается радость жизни, уже танцевали в ресторанах уанстеп «Дикси» и даже фокстрот «Цветок солнца». Над городом стоял крик лихачей, и в большом доме Наркоминдела портной Журкевич день и ночь строчил фраки для отбывающих за границу советских дипломатов».
Фраки для дипломатов — Советы спешно начали налаживать дипломатические отношения с западными странами. У памятника героям Плевны действует черная валютная биржа, где околачивается Корейко.
Догнивающие нэпманы
Действие «Золотого теленка» происходит в 1928-1930 годах: «…ранней весной 1928 года почти все известные дети лейтенанта Шмидта собрались в московском трактире, у Сухаревой башни…» А вот фрагмент 11-й главы: «С получением сего… предлагается вам в недельный срок освободить помещение бывш. гостиницы «Каир» и передать… в ведение гостиничного треста. Вам предоставляется помещение бывш. акц. о-ва «Жесть и бекон». Основание: постановление Горсовета от 12/1929 г.». Это закат нэпа.
Корейко «чувствовал, что именно сейчас, когда старая хозяйственная система сгинула, а новая только начинает жить, можно составить великое богатство. Но уже знал он, что открытая борьба за обогащение в Советской стране немыслима», «возможна только подземная торговля, основанная на строжайшей тайне». Поэтому он «с улыбкой превосходства» смотрит на одиноких нэпманов, «догнивающих под вывесками «Торговля товарами камвольного треста Б. А. Лейбедев», «Парча и утварь для церквей и клубов» или «Бакалейная лавка X. Робинзон и М. Пьятница».
Под нажимом государственного пресса трещит финансовая база и Лейбедева, и Пьятницы, и владельцев музыкальной лжеартели «Там бубна звон»». Предчувствуя судьбу нэпманов, большую часть денег он зарабатывает нелегально и тщательно скрывает свое богатство.
Когда Бендер и компания добираются до Черноморска, к ним на работу в «Рога и копыта» просится старый зицпредседатель Фунт, функция которого — сидеть в тюрьме за чужие махинации. Он сидел еще при Александре II Освободителе, при Александре III Миротворце, при Николае II Кровавом, при Керенском. При военном коммунизме он совсем не сидел — «исчезла чистая коммерция, не было работы».
«Но зато как я сидел при нэпе! Это были лучшие дни моей жизни. За четыре года я провел на свободе не больше трех месяцев»,— восклицает Фунт. Сейчас бизнес еле теплится: «А теперь я хожу и не узнаю нашего Черноморска.
Где это все? Где частный капитал? Где первое общество взаимного кредита? Где, спрашиваю я вас, второе общество взаимного кредита?
Где товарищество на вере? Где акционерные компании со смешанным капиталом? Где это все?»
Их обложили налогом
В романе появляется страшная фигура фининспектора. В скобках заметим, что, по одной из версий, стихотворение Владимира Маяковского «Разговор с фининспектором» появилось в связи с тем, что ему вменили слишком высокий налог.
Довольно богатый человек, владелец галантерейного магазина, расположенного «наискось от кино «Капиталий»» в Черноморске, который «безмятежно торговал бельем, кружевными прошвами, галстуками, пуговицами и другим мелким, но прибыльным товаром», однажды вечером «вернулся домой с искаженным лицом»: ему было страшно — его обложили налогом.
Дальнейшие события позволяют понять, как высок налог: «На другой день он сдал полмагазина под торговлю писчебумажными принадлежностями. Теперь в одной витрине помещались галстуки и подтяжки, а в другой висел на двух веревочках огромный желтый карандаш. Потом настали времена еще более лихие. В магазине появился третий совладелец. Это был часовых дел мастер, оттеснивший карандаш в сторону и занявший половину окна бронзовыми часами с фигурой Психеи, но без минутной стрелки. …Еще дважды посетило галантерейщика горе-злосчастье. В магазин дополнительно въехали водопроводный мастер, который тотчас же зажег какой-то паяльный примус, и совсем уже странный купец, решивший, что именно в 1930 году от рождества Христова население Черноморска набросится на его товар — крахмальные воротнички». Словом, бизнес был убит.
Торжество плана и дефицита
Не успел закончиться нэп, а дефицит уже тотальный. Адам Козлевич просит Остапа Бендера прислать ему в Черноморск из Москвы «маслопроводный шланг, хоть не новый»: «Здесь на базаре положительно нельзя достать. Поищите на Смоленском рынке, там, где продают старые замки и ключи».
Сам Бендер, путешествующий по стране после ограбления Корейко, не может получить номер в гостинице. В одном городе ему сообщают: «Разве что через месяц… покуда на электроцентрали не смонтируют третий агрегат, и не надейтесь. Все под специалистов отдано. И потом — окружной съезд комсомола».
Положение отчаянное: «В одном месте воздвигали домну, в другом — холодильник, в третьем — цинковый завод. Все было переполнено деловыми людьми. В четвертом месте Остапу поперек дороги стал пионерский слет». В итоге великий комбинатор 15 ночей проводит в поездах.
С одеждой тоже проблемы: «Костюм, туфли и шляпа — были куплены в комиссионном магазине и при всей своей превосходной доброте имели изъян — это были вещи не свои, не родные, с чужого плеча. Их уже кто-то носил, может быть час, минуту, но все-таки таскал кто-то чужой». «Обидно было и то, что правительство не обращает никакого внимания на бедственное положение миллионеров и распределяет жизненные блага в плановом порядке»,— иронизируют авторы.
Не лучше обстоит дело и с постройкой «особняка в мавританском стиле». Участок еще можно было получить, но в строительной конторе заявили, что строят только «для коллективов и организаций». А дальше состоялся такой диалог:
«— Кооперативных, общественных и хозяйственных? — спросил Бендер с горечью.
— Да, для них. …А вы стройте сами.
— Да, но где-же я возьму камни, шпингалеты? Наконец, плинтусы?
— Добудьте как-нибудь. Хотя это трудно. Контингенты уже распределены по заявкам промышленности и кооперации».
Довершает картину превращение созданной Бендером конторы «Рога и копыта» в гособъединение. Это в духе времени — нэп сворачивается. В декабре 1927 года после срыва осенних хлебозаготовок крестьян начинают «раскулачивать» и вновь принимаются отбирать у них хлеб, с 1928-го реализуется первый пятилетний план развития народного хозяйства, а в 1931-м с введением запрета на частную торговлю эпоха нэпа заканчивается и юридически.
Источник: finance.rambler.ru
Комментарии: